В саду не было ни души. Осторожно, чтобы
не лязгнуть задвижкой, Харриетт Ли выскользнула
из калитки. Подошла к живой изгороди, где под
цветущей бузиной ее ждал мичман Джордж Уэринг.
Годы спустя, когда Харриетт вспоминала
о Джордже Уэринге, ей чудился сладкий, пряный
запах вина из бузины, а аромат ее цветов всегда
воскрешал в памяти прекрасное лицо Джорджа
Уэринга, лицо поэта или музыканта — черные глаза,
темно-каштановые волосы.
Недавно Уэринг сделал ей предложение.
Она приняла его, но отец оказался против, и
Харриетт спешила сообщить об этом Джорджу, а
заодно и проститься с ним; завтра его корабль
уходил в море.
- Он говорит, мы слишком молоды.
- Когда мы сможем пожениться?
- Через три года.
- Три года!? Да за это время можно умереть!
Харриетт обняла его, утешая. Он крепко
прижал ее к груди и побежал на станцию, она же
побрела домой, глотая слезы.
Надо ждать, через три месяца он
вернется.
Но он не вернулся. Его корабль утонул в
Средиземном море.
Тогда Харриетт перестала бояться
смерти. Она не могла жить без Джорджа.
Харриетт Ли сидела в гостиной
небольшого дома на Мейда-Вейл, куда перебралась
после смерти отца. Она то и дело поглядывала на
часы, на душе у нее было неспокойно: на четыре она
назначила свидание Оскару Уэйду. Днем раньше
Харриетт отказалась стать его любовницей, и не
была уверена, что он придет.
Зачем ей понадобилось звать его
сегодня, после вчерашнего решительного
объяснения, недоумевала она. Они не должны больше
видеться, никогда. Вчера она все ему сказала. Она
убеждала его, решительно выпрямившись в кресле, а
он, понурив голову, смущенно молчал. Она
повторяла, что это невозможно, что она не
передумает, что он должен ее понять, что он женат
и обязан об этом помнить.
- Я не обязан помнить о Мюриель. Мы живем под
одной крышей только ради приличий.
- И ради тех же приличий нам не следует
встречаться. Ради Бога, Оскар, уходите.
- Вы это серьезно?
- Да, мы должны расстаться.
Оскар поднялся и направился к двери.
Его широкие плечи напряглись, чтобы выдержать
удар. Ей стало жаль его. Она обошлась с ним
жестоко. Хотя они не могут стать любовниками,
ничто не мешает им остаться друзьями. Нынче же
она попросит у него прощения. Часы показали
четыре. Половину пятого. Пять. Оскар появился
около шести, когда она перестала надеяться. Он
выглядел как обычно: неторопливая походка,
уверенные манеры. Высокий и крепкий сорокалетний
мужчина с узкими бедрами, короткой шеей,
квадратным подбородком и правильными чертами
лица. Над верхней губой топорщились очень
короткие, темные с рыжиной усы. Он пожирал ее
маленькими темными глазами, в которых было нечто
звериное. Ей нравилось думать о нем на
расстоянии, но увидав его, она каждый раз
невольно вздрагивала. Он так был далек от ее
идеала, так непохож на Джорджа Узринга...
Оскар уселся рядом с ней. Настала
неловкая пауза.
- Харриетт, вы сами меня позвали. — Казалось,
он хотел переложить всю ответственность на нее.
— Надеюсь, вы больше на меня не сердитесь.
- Нет, Оскар, не сержусь.
Он предложил в знак полного примирения
пойти куда-нибудь поужинать.
Неожиданно для себя она согласилась.
Он отвез ее в ресторан «Шублер». Оскар
ел со знанием дела, как истинный гурман. Ей
нравилась его граничащая с расточительством
щедрость: он был лишен унылых добродетелей.
Ужин подошел к концу. Побагровевшее
лицо Оскара выдавало его тайные мысли. Но,
проводив ее до дома, он расстался с ней у порога.
Харриетт не знала, плакать ей или
радоваться.
Она пережила миг истинного подъема,
однако последующие недели не принесли
облегчения. Она отказала Оскару Уэйду из-за того,
что он не слишком ей нравился, теперь же она
исступленно, яростно желала его как раз потому,
что прежде отвергла.
Несколько раз они ужинали вместе. Она
изучила обстановку ресторана, как свои пять
пальцев. Белые стены, резные золоченые панели,
белые с золотом колонны, красные турецкие ковры с
голубым узором, красные бархатные подушки, блеск
серебра и хрусталя на круглых столиках. Лица
клиентов в свете красных абажуров. И
раскрасневшееся от сытной пищи лицо Оскара.
Каждый раз, когда он откидывался на спинку стула,
она знала, о чем он думает. Он плотоядно
поглядывал на нее из-под отяжелевших век.
Она понимала, чем это кончится, и
думала о Джордже Уэринге и своей разбитой жизни.
Она не выбирала Оскара, по сути дела не любила
его, но уже не могла отпустить.
Она не сомневалась в том, что это
должно случиться. Только не знала, когда и где. В
конце концов это случилось вечером, когда они
ужинали в кабинете. Оскар сказал, что в общем зале
слишком жарко и шумно. Они поднялись на второй
этаж по крутой, устланной красным ковром
лестнице.
Время от времени они тайно встречались
в кабинете ресторана или у нее дома, когда
уходила прислуга. Нужно было соблюдать приличия.
Оскар уверял, что счастлив, Харриетт
одолевали сомнения.
Так вот какова та любовь, о которой она
всегда мечтала. Она была разочарована. Она ждала
большего, бури чувств, которой так и не изведала.
Что-то в Оскаре ее отталкивало, но так как он был
ее любовником, она не признавалась себе, что это
— недостаток тонкости. Она старалась думать о
его привлекательных чертах — щедрости, силе.
Просила рассказывать о своих фабриках, конторах,
машинах, приносить книги, которые он читал. Но
всякий раз, пытаясь завязать с ним разговор,
чувствовала, что они оказались здесь вдвоем
совсем не для этого, что ему хватает разговоров с
друзьями.
- Все дело в том, что мы видимся второпях.
Давай поживем немного вместе. Это единственный
разумный выход, — сказал Оскар.
Он изложил свой план. В октябре к
Мюриель приедет мать. А он отправится в Париж,
чтобы встретиться там с Харриетт.
Он нанял комнаты в отеле «Сен-Пьер» на
Рю-де-Риволи. Они провели вдвоем две недели. Три
дня они безумно были влюблены друг в друга.
Проснувшись среди ночи, она зажигала
лампу и глядела на спящего Оскара. Лицо его
казалось спокойным и безмятежным, глаза были
закрыты, жесткая линия рта смягчалась.
Затем наступила развязка. В конце
десятого дня, вернувшись с Монмартра, Харриетт
разразилась потоком слез. На вопрос о причине она
ответила первое, что пришло в голову: отель
«Сен-Пьер» просто отвратителен.
Оскар снисходительно объяснил ее
состояние переутомлением. Она пыталась
объяснить свою подавленность тем, что ее любовь
чище и духовней, чем у Оскара, но в глубине души
знала, что плакала от скуки. Они любили друг
друга, но вдвоем невыносимо скучали.
На исходе второй недели она начала
сомневаться: любила ли она Оскара когда-нибудь?
В Лондоне их отношения на некоторое
время оживились. После парижской неудачи им
захотелось убедиться в том, что прежний обычай
тайных встреч больше соответствует их
романтическому темпераменту.
Они опасались, что связь их
обнаружится. Когда Мюриель ненадолго заболела,
Харриетт с беспокойством подумала, что если та
умрет, им с Оскаром придется пожениться. Он
постоянно клялся, что женился бы на ней, будь он
свободен.
После болезни жизнь Мюриэль приобрела
для них особую ценность, прочный союз был бы для
них невыносим. Затем последовал разрыв.
Через три года Оскар умер. Харриетт с
облегчением вздохнула: теперь никто не узнает ее
тайны. Ей почему-то подумалось, что отныне
мертвый Оскар будет рядом с ней, хотя сама она
никогда не стремилась быть рядом с ним при жизни.
Прошло еще семнадцать лет, и знакомство с таким
человеком, как Оскар Уэйд, стало казаться ей
невозможным. Ресторан «Шублер» и отель
«Сен-Пьер» почти стерлись из ее памяти. Они не
вязались с приобретенной ею репутацией
благочестивой прихожанки. Теперь, в пятьдесят
два года, она сделалась верной помощницей
преподобного Клемента Фармера, викария церкви
Девы Марии на Мейда-Вейл.
Харриетт была попечительницей
местного Приюта для заблудших овечек. Когда
Клемент Фармер, суровый, сухопарый мужчина,
похожий на Джорджа Уэринга, простирал над
паствой руки для благословления, она испытывала
неизъяснимый восторг. Особого упоминания
заслуживает ее безупречное поведение в
последние часы жизни. Она лежала в забытьи на
белой кровати, над головой висело черное
распятие с фигуркой Христа из слоновой кости.
Священник неторопливо двигался по
комнате, готовясь приступить к таинству
Причастия: поставил свечи, раскрыл требник.
Придвинул стул к кровати, дождался, пока она
очнется. Настал миг просветления, Харриетт
поняла, что умирает и что смерть сделала ее
значительной в глазах Клемента Фармера.
- Готовы ли вы? — прозвучал вопрос.
- Несовсем. Мне страшно. Помогите мне
успокоиться.
Клемент Фармер зажег две свечи, снял со
стены распятие и вновь приблизился к кровати.
- Теперь вам нечего бояться.
- Я не боюсь загробной жизни, мне кажется, ко
всему можно привыкнуть, меня пугает
неизвестность.
- Первый этап загробной жизни в значительной
мере зависит от того, о чем вы думаете в смертный
час.
- Я готова открыть все мои помыслы.
- В силах ли вы приступить к исповеди? Потом,
по отпущении грехов, предайтесь размышлениям о
Боге.
Она перебирала в памяти события давних
лет, вспомнила знакомство с Оскаром Уэйдом.
Собравшись было покаяться, она вдруг поняла, что
это невозможно. Не имеет смысла. Прошло почти
двадцать лет. У нее достаточно других грехов. Она
придирчиво перечисляла:
- Я слишком прельщалась красотой мира. Порой
мне не хватало милосердия к моим несчастным
подопечным. Вместо того, чтобы думать о Боге, я
думала о ближних.
Получив отпущение грехов, она
попросила священника дать ей руку. Он еще долго
сидел подле нее, пока наконец не раздался шепот:
- Вот и конец. Я напрасно боялась смерти, это
избавление, избавление...
Несколько часов Харриетт провела в той
же комнате. Однако в знакомой обстановке стало
проступать что-то жуткое, отталкивающее. Аналой,
распятие и горящие свечи напомнали о какой-то
отвратительной истории, подробности которой
терялись во мраке.
Одно не вызывало сомнений, история эта
имела отношение к лежавшему на кровати
бездыханному телу, с которым ее больше ничего не
связывало. Когда вошедшая сиделка развернула
саван, Харриетт увидела труп пожилой женщины. Ее
собственное живое тело принадлежало женщине
тридцати двух лет.
У ее смерти не было ни прошлого, ни
будущего, никаких, пусть даже отрывочных,
воспоминаний, никакого представления о том, что
готовит ей судьба.
Затем комната стала медленно
удаляться, дробиться на части и отдельные
предметы, которые, покачиваясь и наплывая друг на
друга, делались все прозрачнее, пока наконец не
растаяли в воздухе.
Кровать с лежащим на ней телом куда-то
исчезла. Харриетт стояла перед дверью —
единственным, что осталось в комнате.
Распахнув ее, она очутилась на улице у
желтовато-серого здания с высокой, крытой
шифером башней. Она узнала церковь Девы Марии на
Мейда-Вейл. Оттуда доносились звуки органа. Она
взялась за ручку двери и вошла внутрь.
Она опять существовала во времени и
пространстве. Ей удалось восстановить в памяти
крохотный фрагмент прошлой жизни. Теперь, когда
она ясно представляла себе образ церкви,
отдельные детали обрели некоторую устойчивость
и реальность.
Она знала, зачем пришла. Служба
закончилась. Она направилась к своему привычному
месту перед амвоном. Опустилась на колени, закрыв
лицо руками. Сквозь пальцы ей была видна дверь в
ризницу. Она спокойно глядела на нее, пока на
пороге не появился Клемент Фармер в черной
сутане. Пройдя мимо скамьи, где она стояла на
коленях, он задержался, видимо, желая с ней
поговорить.
Харриетт поднялась и поспешила к
Фармеру. Однако он не пропустил ее вперед, и она
оказалась так близко, что не могла как следует
разглядеть его лица. Тогда она немного отступила
— и увидала перед собой Оскара Уэйда. Он был
спокоен, пугающе спокоен и преграждал ей путь.
Огни в боковых приделах гасли один за
другим. Она пустилась бежать, чтобы ве остаться с
ним в темноте. В конце концов ей удалось на ощупь
пробраться к алтарю. Когда она оглянулась,
церковь была пуста.
Тогда она вспомнила, что Оскар Уэйд
давно мертв. Значит, то был не он, а его призрак.
Оскар мертв, он умер семнадцать лет назад. Она
навсегда от него освободилась....
Выйдя из церкви, Харриетт увидела
перед собой совсем другую улицу. Шумную улицу со
множеством витрин: парижскую Рю-де-Риволи. Она
стояла у входа в отель «Сен-Пьер». Вошла в
вертящуюся дверь, пересекла душный серый
вестибюль, который сразу же узнала, направилась
прямо к широкой, устланной серым ковром лестнице
и поднялась по бесчисленным ступеням до знакомой
площадки. Дальше тянулся серый темный коридор с
тусклым окном в конце. Ее охватил страх.
Она забыла о церкви Девы Марии, не
понимала, что время потекло вспять. Все
пространство и время сошлись в этой точке.
Она помнила, что обычно поворачивала
здесь налево.
В самом конце коридора, у тусклого
окна, кажется, был поворот направо. Быть может, ей
удастся выбраться отсюда. Но коридор кончался
глухой стеной. Пришлось повернуть налево, в
темный проход, наводящий на мысль о пороке. Она
подошла к покосившейся двери, сквозь щели в
которой пробивался свет. Вверху можно было
разобрать номер: 107. В прошлом здесь что-то
происходило. Если она войдет, случится вновь. За
дверью ждал Оскар Уэйд. Послышались его тяжелые
шаги. Они приближались.
Обезумев от страха, Харриетт кинулась
прочь. Шаги не отставали. Вращающаяся дверь
подхватила ее и выкинула на улицу. Время исчезло.
Она смутно помнила, что когда-то существовала
такая вещь, как время, но что это такое, не имела
ни малейшего представления. Она думала о прошлых
или будущих событиях, располагая их в
пространстве, и пространством измеряя их
длительность. Тогда у нее мелькнула мысль, что
нужно постараться попасть туда, где этого не
было.
Она брела по белой дороге, меж тонущих
в тумане полей и холмов. Перейдя через мост,
увидела за стеной деревьев старый серый дом.
Вошла через чугунную калитку в сад и вскоре
очутилась в просторной комнате с низким потолком
и спущенными шторами. Чуть поодаль стояла
кровать, кровать ее отца. Покрытое саваном тело
принадлежало ее отцу. Она приподняла саван — и
увидала лицо Оскара Уэйда. Безгрешность сна и
смерти смягчила его черты. Она вглядывалась в них
с волнением и злорадством.
Оскар мертв. Ей вспомнилось, что в
отеле "Сен-Пьер" он вот так же спал подле нее.
Теперь он мертв, и то, что было между ними, никогда
не повторится. Она спасена.
Лицо покойника ее пугало. Ей
захотелось прикрыть его, но тут мертвец едва
заметно зашевелился. Она принялась торопливо
натягивать саван обратно, но руки Оскара пришли в
движение, пальцы вцепились в ткань, сдирая ее
прочь. Рот открылся, глаза широко распахнулись.
На Харриетт глядело искаженное ужасом лицо.
Впившись в нее глазами, труп уселся в
кровати. На мгновение оба в страхе застыли.
Опомнившись, Харриетт бросилась бежать. В дверях
она замешкалась. Налево с моста дорога вела к
Рю-де-Риволи, в мерзкие коридоры отеля «Сен-Пьер»,
направо — к деревне.
Только бы ей удалось проникнуть еще
глубже в прошлое, тогда Оскару до нее не
добраться. Здесь, у его смертного ложа, она была
молодой, ей нужно попасть туда, где она была еще
моложе. Теперь она знала, куда бежать: мимо
трактира «Голова и королева», мимо почты, церкви
и кладбища, к южной калитке сада, памятного с
детства.
Но вдруг окружающий пейзаж стал
призрачным. Поблескивая, словно сквозь стекло, он
уплывал от нее все дальше, и вместо дороги, ограды
и сада перед ней оказались грязно-белые фасады
лондонской улицы, а вместо калитки — вращающаяся
дверь ресторана «Шублер».
Харриетт вошла внутрь. Внутри все
выглядело совершенно натурально. За столиком в
углу сидел одинокий мужчина. Он вытирал рот
салфеткой, и Харриетт не сразу его узнала. Когда
он поднял голову, она поняла, что это Оскар Уэйд.
Он встал, уронив салфетку, и подошел к ней
вплотную. От него пахло вином.
- Я знал, что ты придешь.
Она молча пила и ела, оттягивая
мучительный финал. Наконец, они встали из-за
стола и оказались совсем рядом. Огромное
туловище Оскара выросло перед ней, над ней, она
почти физически ощущала его чудовищную силу. Он
подвел ее к устланной красным ковром лестнице и
потащил наверх. Они вошли в комнату со знакомой
мебелью: муслиновыми занавесками, зеркалом в
золоченой раме, двумя фарфоровыми ангелочками на
камине, пятном на ковре перед столиком и
отвратительным, потертым канапе за ширмой.
Они метались по комнате, точно
запертые в клетке звери, неловкие, злые,
избегающие друг друга.
- Пойми, убегать бесполезно. С этим нельзя
покончить.
- А я покончу раз и навсегда.
- Тогда придется начинать все сначала. И так
без конца.
- Только не это. Разве ты забыл, как мы
изнывали от скуки?
- Забыл? Да я бы никогда к тебе не прикоснулся
по доброй воле. Но именно для этого мы здесь. Нам
все равно придется это сделать.
- Нет. Я ухожу сию же минуту.
- Не выйдет. Дверь заперта на ключ.
- Оскар, для чего ты это сделал?
- Мы ведь всегда ее запирали, помнишь?
Она подошла к двери, принялась трясти
ее, бить в нее кулаками.
- Бесполезно, Харриетт. Даже если ты сейчас
уйдешь, все равно придется вернуться. Можно
протянуть час или два, но это сущий пустяк на фоне
бессмертия.
- Мы еще не умерли, чтобы говорить о
бессмертии...
Их неудержимо притягивало друг к
другу, точно кто-то толкал их в спину. Медленно,
словно в чудовищном танце, они кружили по
комнате, откинув голову назад, пытаясь избежать
пугающей близости. Они упирались, но с каждым
шагом расстояние между ними сокращалось.
Вдруг колени у Харриетт ослабли, она
закрыла глаза и погрузилась во мрак и ужас.
Затем она очутилась еще дальше во
времени, у входа в парк, где Оскар никогда не
бывал, где он не мог ее настичь. Память ее была
чиста и свежа. Она спешила по тропинке через поле
туда, где ждал ее Джордж Уэринг. Но вместо Джорджа
под кустами бузины стоял Оскар Уэйд.
- Я же сказал тебе, убегать бесполезно. Все
дороги приведут тебя ко мне, я буду ждать тебя за
каждым поворотом, в каждом твоем воспоминании.
- Мои воспоминания безгрешны. Как ты сумел
оказаться на месте моего отца и Джорджа Уэринга?
- Я с самого начала занимал их место.
- Моя любовь к ним была чиста.
- Твоя любовь ко мне была частью этой любви.
Все знают, что прошлое влияет на будущее, а тебе
не приходило в голову, что будущее влияет на
прошлое?
- Я уйду далеко отсюда.
- На этот раз я пойду с тобой.
Ограда, дерево и поле растворились в
воздухе. Харриетт шла по дороге к деревне, но
понимала, что Оскар Уэйд следует за ней — шаг за
шагом, дерево за деревом.
Вскоре у них под ногами оказался серый
тротуар: они шагали по Рю-де-Риволи к отелю
«Сен-Пьер». И вот уже сидели на краю расстеленной
кровати. Они старались не смотреть друг на друга,
руки их бессильно повисли. Любовь навалилась на
них неизбывной скукой бессмертия.
- Когда же это кончится? — спросила она. —
Ведь жизнь не может длиться вечно? Давай умрем.
- Умрем? Да ведь мы уже умерли. Разве ты не
догадалась, где мы? Это смерть. Мы мертвы. И
находимся в аду.
- Ты прав. Хуже этого ничего нет.
- Это еще не самое худшее. Пока у нас еще
хватает сил убегать, прятаться в наших
воспоминаниях, мы не совсем мертвы. Но очень
скоро мы доберемся до самого далекого
воспоминания, и дальше не будет ничего. Из этого
последнего ада нам уже не вырваться. Не будет ни
новых дорог, ни новых пейзажей, ни новых
распахнутых дверей. Наши поиски закончатся. В
последней смерти мы окажемся в этой комнате, за
этой запертой дверью. И будем лежать здесь вечно.
- Но почему, почему? — закричала она.
- Потому что это — единственное, что нам
осталось.
Комната погрузилась во мрак. Теперь
Харриетт шла по саду, среди высоких, выше головы,
растений. Время от времени она пыталась сорвать
одно из них, но у нее не хватало сил сломать
стебель. Она была крошечной девочкой. «Наконец-то
спасена», — пронеслось у нее в голове. Она
проникла в самое далекое прошлое, снова став
ребенком. На краю лужайки блестел меленький
круглый пруд, по берегам которого росли цветы. В
воде плескались разноцветные рыбки. В саду за
лужайкой ее дожидалась мать. Харриетт добралась
до самого далекого воспоминания, дальше не было
ничего.
Только сад с чугунной калиткой,
ведущей в поле. Но что-то заставило ее, похолодев
от страха, замедлить шаг. Серая дверь — вместо
чугунной калитки. Толкнув ее, Харриетт оказалась
в темном коридоре отеля «Сен-Пьер».
Пер. Н. Кротовской
