Однажды в апреле две тысячи двадцать второго тяжелая дверь библиотеки оглушительно хлопнула. Грянул гром.
      "Ну вот", - подумал я.
      У подножия лестницы, подняв свирепые глаза к моему столу, в мундире Объединенного легиона (мундир теперь сидел на нем отнюдь не так ловко, как двадцать лет назад) возник Джонатан Барнс.
      Хоть он и храбрился, но мгновение помешкал, и я вспомнил десять тысяч речей, которые он извергал, как фонтан, на митингах ветеранов, и несчетные парады под развернутыми знаменами, где он гонял нас до седьмого пота, и патриотические обеды с застывшими в жиру цыплятами под зеленым горошком - обеды, которые он поистине сам стряпал - все мертворожденные кампании, которые затевал сей рьяный политикан.
      И вот Джонатан Барнс топает вверх по парадной лестнице и до скрипа давит на каждую ступеньку всем своим весом, всей мощью и только что обретенной властью. Но, должно быть, эхо тяжких шагов, отброшенное высокими сводами, ошеломило даже его самого и напомнило о кое-каких правилах приличия, ибо, подойдя к моему столу и жарко дохнув мне в лицо перегаром, заговорил он все же шепотом:
      - Я пришел за книгами, Том.
      Я небрежно повернулся, заглянул в картотеку.
      - Когда они будут готовы, мы вас известим.
      - Погоди, - сказал он. - Постой...
      - Ты хочешь забрать книги, пожертвованные в Фонд ветеранов для раздачи в госпитале?
      - Нет, нет! - крикнул он. - Я заберу в_с_е книги.
      Я посмотрел на него в упор.
      - Ну, п_о_ч_т_и все, - поправился он.
      - Почти все? - Я мельком глянул на него, наклонился и стал перебирать карточки. - В одни руки за один раз выдается не больше десяти. Сейчас посмотрим. А, вот. Позволь, да ведь срок твоего абонемента истек тридцать лет назад, ты его не возобновлял с тех пор, как тебе минуло двадцать. Видишь? - Я поднял карточку и показал ему.
      Барнс оперся обеими руками о мой стол и навис над ним всей своей громадой.
      - Я вижу, ты оказываешь сопротивление! - Лицо его наливалось кровью, дыхание становилось шумным и хриплым. - М_н_е для м_о_е_й работы никакие карточки не нужны!
      Он прохрипел это так громко, что мириады белых страниц перестали трепетать мотыльковыми крыльями под зелеными абажурами в просторных мраморных залах. Несколько книг еле слышно захлопнулись.
      Читатели подняли головы, обратили к нам отрешенные лица. Таково было время и самый здешний воздух, что все смотрели глазами антилопы, молящей, чтобы вернулась тишина, ведь она непременно возвращается, когда тигр приходит напиться к роднику и вновь уходит, а здесь, конечно же, утоляли жажду у излюбленного родника. Я смотрел на поднятые от книг кроткие лица и думал про все сорок лет, что я жил, работал, даже спал здесь, среди потаенных жизней и хранимых бумажными листами безмолвных людей, созданных воображением. Сейчас, как всегда, моя библиотека мне казалась прохладной пещерой, а быть может - вечно-молодым и растущим лесом, где укрываешься на час от дневного зноя и лихорадочной суеты, чтобы освежиться телом и омыться духом при свете, смягченном зелеными, как трава, абажурами, под шорох ветерков, возникающих, когда опять и опять листаются светлые нежные страницы. Тогда мысли вновь становятся ясней и отчетливей, тело раскованней, и снова находишь силы выйти в пекло действительности, в полуденный зной, навстречу уличной сутолоке, неправдоподобной старости, неизбежной смерти. У меня на глазах тысячи изголодавшихся еле добирались сюда в изнеможении и уходили насытясь. Я видел, как те, кто себя потерял, вновь обретали себя. Я знавал трезвых реалистов, которые здесь предавались мечтам, и мечтателей, что пробуждались в этом мраморном убежище, где закладкой в каждой книге была тишина.
      - Да, - сказал я наконец. - Но записаться заново - минутное дело. Вот, заполни новую карточку. Найди двух надежных поручителей...
      - Чтоб жечь книги, мне поручители ни к чему! - сказал Барнс.
      - Напротив, - сказал я, - для этого тебе еще много чего нужно.
      - Мои люди - вот мои поручители. Они ждут книг на улице. Они опасны.
      - Такие люди всегда опасны.
      - Да нет же, болван, я про книги. Книги - вот что опасно. Каждая дудит в свою дуду. Путаница, разнобой, ни черта не поймешь. Сплошной треп и сопли-вопли. Нет, мы это все обстрогаем. Чтоб все просто и ясно и никаких загогулин. Нам надо...
      - Надо это обсудить, - сказал я и прихватил под мышку томик Демосфена. - Мне пора обедать. Будь добр, составь компанию...
      Я был уже на полпути к двери, но тут Барнс, который сперва только вытаращил глаза, вдруг вспомнил про серебряный свисток, висевший у него на груди, ткнул его в свой слюнявый рот и пронзительно свистнул.
      Двери с улицы распахнулись настежь. Вверх по лестнице громыхающим потоком хлынули люди в угольно-черной форме.
      Я негромко их окликнул.
      Они удивленно остановились.
      - Тише, - сказал я.
      Барнс схватил меня за плечо.
      - Ты что, сопротивляешься закону?
      - Нет, - сказал я. - Я даже не стану спрашивать у тебя ордер на это вторжение. Я хочу только, чтобы вы соблюдали тишину.
      Услыхав грохот шагов, читатели вскочили. Я слегка помахал рукой, Все опять уселись и уже не поднимали глаз, зато люди, втиснутые в черную, перепачканную сажей форму, пялили на меня глаза, словно не могли поверить моим предупреждениям. Барнс кивнул. И они тихонько, на цыпочках двинулись по просторным залам библиотеки. С величайшей осторожностью, всячески стараясь не шуметь, подняли оконные рамы. Неслышно ступая, переговариваясь шепотом, снимали книги с полок и швыряли вниз, в вечереющий двор. То и дело они злобно косились на тех, кто попрежнему невозмутимо перелистывал страницы, однако не пытались вырвать книги у них из рук и лишь продолжали опустошать полки.
      - Хорошо, - сказал я.
      - Хорошо? - переспросил Барнс.
      - Твои люди справляются и без тебя. Можешь позволить себе маленькую передышку.
      И я вышел в сумерки таким быстрым шагом, что Барнсу, которого распирало от незаданных вопросов, оставалось только поспевать за мной. Мы пересекли зеленую лужайку, здесь уже разинула жадную пасть огромная походная Адская топка - приземистая, обмазанная смолой черная печь, из которой рвались красно-рыжие и пронзительно синие языки огня; а из окон библиотеки неслись драгоценные стаи вольных птиц, наши дикие голуби взмывали в безумном полете и падали наземь с перебитыми крыльями; люди Барнса обливали их керосином, сгребали лопатами и совали в алчное жерло. Мы прошли мимо этой разрушительной, хоть и красочной техники, и Джонатан Барнс озадаченно заметил:
      - Забавно. Такое дело, должен бы собраться народ... А народу нет. Отчего это, по-твоему?
      Я пошел прочь. Ему пришлось догонять меня бегом.
      В маленьком кафе через дорогу мы заняли столик, и Джонатан Барнс (он и сам не мог бы объяснить, почему злится) закричал:
      - Поживей там! Меня ждет работа!
      Подошел Уолтер, хозяин, с потрепанным меню в руках. Поглядел на меня. Я ему подмигнул.
      Уолтер поглядел на Барнса.
      - "Приди ко мне, о мой любимый, с тобой все радости вкусим мы", - сказал Уолтер.
      Барнс захлопал глазами:
      - Что такое?
      - "Зови меня Измаилом", - сказал Уолтер.
      - Для начала дай нам кофе, Измаил, - сказал я.
      Уолтер пошел и принес кофе.
      - "Тигр, о тигр, светло горящий в глубине полночной чащи!" - сказал он и преспокойно пошел прочь.
      Барнс круглыми глазами посмотрел ему вслед.
      - Чего это он? Чокнутый, что ли?
      - Нет, - сказал я. - Так ты договори, что начал в библиотеке. Объясни.
      - Объяснить? - повторил Барнс. - До чего ж вы все обожаете рассуждать. Ладно, объясню. Это грандиозный эксперимент. Взяли город на пробу. Если удастся сжечь здесь, так удастся повсюду. И мы не все подряд жжем, ничего подобного. Ты заметил? Мои люди очищают только некоторые полки, некоторые отделы. Мы выпотрошим примерно сорок девять процентов и две десятых. И потом доложим о наших успехах Высшей правительственной комиссии...
      - Великолепно, - сказал я.
      Барнс уставился на меня:
      - С чего это ты радуешься?
      - Для всякой библиотеки головоломная задача - где разместить книги, - сказал я. - А ты мне помог ее решить.
      - Я думал, ты... испугаешься.
      - Я весь век прожил среди Мусорщиков.
      - Как ты сказал?!
      - Жечь - значит жечь. Кто этим занимается, тот Мусорщик.
      - Я Главный Блюститель города Гринтауна, штат Иллинойс, черт подери!
      Появилось новое лицо - официант с дымящимся кофейником.
      - Привет, Китс, - сказал я.
      - "Пора туманов, зрелости полей", - отозвался официант.
      - Китс? - переспросил Главный Блюститель. - Его фамилия не Китс.
      - Как глупо с моей стороны, - сказал я. - Это же греческий ресторан. Верно, Платон?
      Официант налил мне еще кофе.
      - "У народов всегда находится какой-нибудь герой, которого они поднимают над собою и возводят в великие... Таков единственный корень, из коего произрастает тиран; вначале же он предстает как защитник".
      Барнс подался вперед и подозрительно поглядел на официанта, но тот не шелохнулся. Тогда Барнс принялся усердно дуть на кофе.
      - Я так считаю, наш план прост, как дважды два, - сказал он.
      - Я еще не встречал математика, способного рассуждать здраво, - промолвил официант.
      - К чертям! - Со стуком Барнс отставил чашку. - Никакого покоя нет! Убирайся отсюда, пока мы не поели, ты, как тебя - Китс, Платон, Холдридж... Ага, вспомнил! Холдридж, вот как твоя фамилия!.. А что еще он тут болтал?
      - Так, - сказал я. - Фантазия. Просто выдумки.
      - К чертям фантазию, к дьяволу выдумки, можешь есть один, я ухожу, хватит с меня этого сумасшедшего дома!
      И он залпом допил кофе, официант и хозяин смотрели, как он пьет, и я тоже смотрел, а напротив, через дорогу, в чреве чудовищной топки полыхало неистовое пламя. Мы молчали, только смотрели, и под нашими взглядами Барнс наконец застыл с чашкой в руке, по его подбородку стекали капли кофе.
      - Ну, чего вы? Почему не подняли крик? Почему не деретесь со мной?
      - А я дерусь, - сказал я и вытащил томик Демосфена. Вырвал страницу, показал Барнсу имя автора, свернул листок наподобие лучшей гаванской сигары, зажег, пустил струю дыма и сказал: "Если даже человек избегнул всех других опасностей, никогда ему не избежать всецело людей, которые не желают, чтобы жили на свете подобные ему".
      Барнс с воплем вскочил, и вот в мгновение ока сигара выхвачена у меня изо рта и растоптана, и Главный Блюститель уже за дверью.
      Мне оставалось только последовать за ним.
      На тротуаре он столкнулся со стариком, который собирался войти в кафе. Старик едва не упал. Я поддержал его под руку.
      - Здравствуйте, профессор Эйнштейн, - сказал я.
      - Здравствуйте, мистер Шекспир, - отозвался он.
      Барнс сбежал.

      Я нашел его на лужайке подле старинного прекрасного здания нашей библиотеки; черные люди, от которых при каждом движении исходил керосиновый дух, все еще собирали здесь обильную жатву: лужайку устилали подстреленные на лету книги-голуби, умирающие книги-фазаны, щедрое осеннее золото и серебро, осыпавшееся с высоких окон. Но... их собирали без шума. И пока длилась эта тихая, почти безмятежная пантомима, Барнс исходил беззвучным воплем; он стиснул этот вопль зубами, зажал губами, языком, затолкал за щеки, вбил себе поглубже в глотку, чтобы никто не услышал. Но вопль рвался вспышками из его бешеных глаз, копился в узловатых кулаках - дадут ли наконец разрядиться? - прорывался краской в лицо, и оно поминутно бледнело и вновь багровело, когда он бросал свирепые взгляды то на меня, то на кафе, на проклятого хозяина и наводящего ужас официанта, который в ответ приветливо махнул ему рукой. Огненное идолище, урча, пожирало свою пищу и пятнало гаснущими искрами лужайку. Барнс, не мигая, глядел прямо в это слепое желто-красное солнце, в ненасытную утробу чудовища.
      - Послушайте, вы! - непринужденно окликнул я, и люди в черном приостановились. - По распоряжению муниципалитета библиотека закрывается ровно в девять. Попрошу к этому времени кончить. Мне не хотелось бы нарушать закон... Добрый вечер, мистер Линкольн.
      - "Восемьдесят семь лет..." (1) - сказал, проходя, тот, к кому я обращался.
      - Линкольн? - Главный Блюститель медленно обернулся. - Это Боумен, Чарли Боумен. Я тебя знаю, Чарли, поди сюда! Чарли! Чак!
      Но тот уже скрылся из виду; в печи пылали все новые книги; мимо проезжали машины, порой кто-нибудь меня окликал, и я отзывался; и звучало ли "Мистер По!", или просто "Привет!", или какой-нибудь хмурый маленький иностранец оборачивался к примеру, на имя "Фрейд", - всякий раз, как я весело окликал их и они отвечали, Барнса передергивало, будто еще одна стрела глубоко вонзалась в эту трясущуюся тушу и он медленно умирал, втайне истекая огнем и безысходной яростью. А толпа так и не собралась, никого не привлекла необычная суматоха.
      Внезапно, без всякой видимой причины, Барнс крепко зажмурился, разинул рот, набрал побольше воздуха и заорал:
      - Стойте!
      Люди в черном перестали швырять книги из окна.
      - Но ведь закрывать еще рано, - сказал я.
      - Пора закрывать! Выходите все!
      Глаза Джонатана Барнса зияли пустотой. Зрачки стали словно бездонные ямы. Он хватал руками воздух. Судорожно дернул ими книзу. И все оконные рамы со стуком опустились, точно нож гильотины, только стекла зазвенели.
      Черные люди в совершенном недоумении вышли из библиотеки.
      - Вот, Главный Блюститель, - сказал я и протянул ему ключ; он не хотел брать, и я насильно сунул ключ ему и руку. - Приходите опять завтра с утра, соблюдайте тишину и заканчивайте свое дело.
      Глаза Главного Блюстителя, пустые, словно пробитые пулями дыры, шарили вокруг и не видели меня.
      - И давно... давно это тянется?
      - Что э_т_о?
      - Это... и все... и о_н_и.
      Он тщетно пытался кивком показать на кафе, на скользящие мимо автомобили, на спокойных читателей, которые уже выходили из теплых залов библиотеки, и кивали мне на прощание, и скрывались в холодном вечернем сумраке, все до единого - друзья. Его пустой взгляд, взгляд слепца, незряче пронизывал меня. С трудом зашевелился окоченелый язык:
      - Может, вы все надеетесь меня провести? Меня? Меня?!
      Я не ответил.
      - Почем ты знаешь, - продолжал он, - может, я и людей стану жечь, не одни книги?
      Я не ответил.
      Я ушел и оставил его в темноте.
      В зале я стал принимать последние книги у читателей, они уже расходились, ведь наступил вечер и всюду сгустились тени; огромный механический идол изрыгал клубы дыма, огонь его угасал в весенней траве, а Главный Блюститель стоял рядом, точно истукан из цемента, и не замечал, как отъезжают его люди. Внезапно он вскинул кулак. Что-то блеснуло, взлетело вверх, со звоном треснуло стекло входной двери. Барнс повернулся и зашагал вслед за походной печью, она уже тяжело катила прочь - приземистая черная погребальная урна, что тянула за собою длинные развевающиеся ленты плотного черного дыма, полосы быстро тающего траурного крепа.
      Я сидел и слушал.
      В дальних комнатах, налитых мягким зеленым светом, точно лесная чаща, так славно, по-осеннему шуршат листы, пронесется еле слышный вздох, мелькнет еле уловимая усмешка, слабое движение руки, блеснет кольцо, понимающе, по-беличьи зорко глянет чей-то глаз. Меж наполовину опустевших полок пройдет запоздалый путник. В невозмутимой фарфоровой белизне туалетной комнаты потекут воды к далекому тихому морю. Мои люди, мои друзья один за другим уходят из прохладных мраморных стен, от зеленых прогалин, в ночь - и эта ночь много лучше, чем мы могли надеяться.
      В девять я вышел из библиотеки и подобрал брошенный ключ. Со мною вышел последний читатель, старый человек; пока я запирал дверь, он глубоко вдохнул вечернюю свежесть, посмотрел на город, на почерневшую пятнами от погасших искр лужайку и спросил:
      - Могут они прийти опять?
      - Пускай приходят. Мы к этому готовы, не так ли?
      Старик взял меня за руку.
      - "Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком, и теленок и молодой лев и вол будут вместе... " (2)
      Мы спустились с крыльца.
      - Добрый вечер, Исайя, - сказал я.
      - Спокойной ночи, мистер Сократ, - сказал он.
      И в темноте каждый пошел своей дорогой.